Вы можете обсудить  статью, оставив сообщение на новом Форуме...  

В поисках стабильности

Арда Инал-ипа , Лиана Кварчелия

Конец 20 века оказался тем интересным временем перемен, от которого нас предостерегали китайские мудрецы. Если говорить о количестве конфликтов на единицу времени и пространства, то скромный в размерах Кавказ может вполне соперничать с целым Африканским континентом.

Сегодня мы вынуждены пожинать плоды, семена которых были посеяны десятки лет тому назад, когда создавалась жесткая политическая система, основанная на подавлении и иерархии народов. Как только система развалилась, естественный ход событий, больше не сдерживаемый прессом тоталитарной системы, проявился во многих случаях в самой анархичной форме – в виде кровопролитных войн и затяжных конфликтов. Спустя восемь лет после развала СССР конфликты на его бывшей территории, включая грузино-абхазский, все еще не разрешены. Из острой формы они перешли в хроническую, время от времени переживая всплески насилия. К сожалению нет признаков того, что в результате многолетних переговоров будут приняты решения, основанные на разумном балансе интересов конфликтующих сторон и равном уважении их прав, без чего невозможен долгосрочный мир в регионе. Напротив, складывается впечатление, что вырабатываются механизмы, основанные как и во времена тоталитаризма на принципах принуждения и  давления, что делает невозможным установление стабильных взаимоотношений.  Если довести логику текущего миротворческого процесса до конца, не окажется ли так, что сегодня будет заложена основа новых конфликтов, разрешать которые придется будущим поколениям?

Жизнеспособная модель взаимоотношений между сторонами, пережившими войну, не может быть построена без глубокого понимания истоков конфликта, мотивации, нужд и опасений его участников. Нам представляется, что в процессе урегулирования грузино-абхазского конфликта эти аспекты по большей части остаются вне поля зрения участников официального переговорного процесса. Между тем, если не принять во внимание причины противостояния и не попытаться устранить их, мы окажемся в порочном кругу, постоянно возвращаясь к исходным противоречиям.

В грузино-абхазском конфликте, как и в любом другом, есть свои особенности, связанные, прежде всего с историей взаимоотношений между Грузией и Абхазией. Важно учитывать то, что грузины и абхазы являются неродственными народами по происхождению и языку. Каждый из них прошел свою собственную историю этнического и государственного становления, хотя были периоды, когда два соседних народа объединялись в рамках одного государства (Абхазского, Грузинского, Российского, Советского). В течение последних полутора веков это объединение имело трагические последствия для абхазского народа.

Впервые грузины громко заявили о своих притязаниях на абхазскую территорию в конце 19 века, когда в результате кровопролитной русско-кавказской войны абхазы были вытеснены в массовом порядке в пределы Оттоманской империи. В обескровленной Абхазии, где значительные площади оказались опустевшими, трудно было в то время увидеть страну, способную когда-либо встать на ноги. Поэтому борьбу за право заселять Абхазию Грузия вела именно с Россией. Этого «большого врага» Грузия до сих пор видит главным действующим лицом при каждом обострении грузино-абхазского противостояния. Интересно, что до сих пор многие в Грузии считают (или предпочитают считать), что действия грузин по освоению Абхазии были направлены не против абхазов как таковых, а против политики Российской империи. Абхазы хорошо осознают, что их страна действительно оказалась на пересечении интересов больших соседей. Тем не менее для них очевидно и то, что действия грузин против абхазов не были случайными и вынужденными, а являлись реализацией совершенно определенной ассимиляторской политики.

Потрясения, выпавшие на долю абхазского народа, наиболее выпукло отразились на демографической ситуации в Абхазии. К примеру, грузинское население в Абхазии увеличилось с 6% от общего числа в 1886 г. до 45% в 1989 г., в то время как число абхазов, некогда составлявших большинство населения, к 1989 году сократилось до 17%. Попытки ассимиляции абхазов не ограничивались механическим переселением народов на его территорию. Очевидно, что имела место продуманная политическая стратегия. В нее вполне вписывались такие кампании, как включение Абхазии в состав Грузии в качестве автономии в 1931 г.; создание специального ведомства «Абхазпереселенстрой» по массовому переселению грузин в Абхазию в 30-4О-е годы; закрытие абхазских школ и факультетов, готовящих преподавателей абхазского языка и литературы; насаждение грузинского языка среди абхазоязычного населения; создание в грузинской историографии в 40-50-е годы целого направления для обоснования тезиса об аборигенности грузин в Абхазии; замена абхазских географических названий на грузинские и т.п. Невозможно не увидеть за этими драматическими для абхазов событиями целенаправленной политики, рассчитанной на лишение народа его духовных, культурных и демографических ресурсов.

В рамках СССР эти процессы не могли развиваться абсолютно самостоятельно и зависели от того, кто из лидеров стоял у Кремлевского руля. И если времена Сталина создали для грузинской ассимиляторской политики режим наибольшего благоприятствования, то в период хрущевской оттепели и позднее брежневского застоя происходили некоторые послабления в отношении «нацменьшинств» (не без выгоды для Центра, придерживавшегося известного принципа «разделяй и властвуй»). Тем не менее, политика по покорению Абхазии никогда не прекращалась, хотя и принимала скрытые формы. Более откровенной она стала вновь во времена правления первого президента демократической Грузии Звиада Гамсахурдия. Теории времен Сталина получили свое продолжение в лозунгах идеологов свободной Грузии радикального толка – «Грузия для грузин», «Абхазия – это Грузия». К сожалению экстремистские призывы сторонников унитарного грузинского государства, доминировавших на грузинской политической арене в перестроечный и пост-советский период, серьезно не подвергались сомнению ни одним политическим движением Грузии, включая оппозиционные. Напротив, в Абхазии они вызвали массовое движение в поддержку ее суверенитета. Свержение лидера грузинских националистов Звиада Гамсахурдия и приход к власти бывшего коммунистического лидера Эдуарда Шеварднадзе вопреки ожиданиям изменили ситуацию во взаимоотношениях между Грузией и Абхазией в сторону нарастания напряженности. Именно при Шеварднадзе произошла самая кровопролитная со времен грузинских карательных операций в Абхазии (1918-1921-й годы) попытка раз и навсегда решить «абхазскую проблему». Отдельный вопрос, какова личная ответственность грузинских правителей за те или иные упомянутые события. Важно то, что, во-первых, за этими событиями всегда стояли интересы, связанные с территориальными претензиями, и, во-вторых, что эти интересы Грузия не раз за последнее столетие пыталась обеспечить силовыми методами, будь то структурное насилие против абхазского народа, особенно остро проявившееся в 30-40е годы, или ввод грузинских войск в Абхазию в 1992 году.

Очевидно, что в контексте данной политики в Грузии сформировалось несколько поколений людей с устойчивой негативной установкой по отношению к «абхазскому вопросу». Это безусловно создает удобную почву для политического манипулирования и убедительно иллюстрирует известную взаимозависимость между политикой и установками в обществе. Такого рода ситуации достаточно ригидны и трудно поддаются трансформации: политики формируют общественное мнение, общество диктует политику.

В этом смысле довольно характерна распространенность в грузинском лексиконе самого понятия «абхазская проблема» или «проблема Абхазии». Создается впечатление, что существование абхазского этноса на его собственной территории воспринимается не как данность, а как проблема, смущающая унитарное мышление некоторых грузинских идеологов. Пока абхазы будут оставаться отдельным самостоятельным народом, Грузия не сможет беспрепятственно заявлять свои права на абхазскую территорию. Имеющие хождение в грузинском обществе теории о происхождении абхазов лишь на первый взгляд противоречат друг другу: по одной из них современные абхазы – это потомки грузин, принявшие чужой язык; по другой версии предками абхазов являются племена, спустившиеся в недавнем прошлом с гор и вытеснившие из Абхазии истинных абхазов, т.е. грузин. Объединяет эти версии то, что обе они обосновывают территориальные притязания Грузии и таким образом обслуживают одни и те же политические цели. Вспоминается, как в Абхазии в конце 80-х годов во время массовых анти-абхазских выступлений звиадистов колонны сванов шли на митинги с транспарантами  «Мы - грузины!». Пример сограждан никак не вдохновил абхазов, для которых было очевидно, что в грузинском понимании «абхазская проблема» решится в лучшем случае, если абхазский народ так же встанет под эти лозунги. Внушало опасения и то, как во время переписи населения в 1989 году решался «мегрельский вопрос». По процедуре переписи вообще не предусматривалось отдельное обозначение мегрелов как народности, вследствие чего они регистрировались как грузины. Более того, в тех случаях, когда самые настойчивые из них все-таки записывались мегрелами, инструкторов заставляли повторно обходить строптивые семьи. Несмотря на то, что изначально было запланировано, что мегрелы, как впрочем и сваны, в итоговых документах будут фигурировать как грузины, тем не менее было сделано все, чтобы даже в первичных материалах никак не отражалось их этническое самоопределение.

В отличие от большинства сванов и мегрелов абхазы не отождествляют себя с грузинами в силу своего иного происхождения. С другой стороны, долгая политика грузинизации усилила отчуждение абхазов и создала устойчивые опасения относительно пребывания в едином с более многочисленными грузинами государстве. Абхазское национальное движение задавалось стратегией выживания абхазов как самостоятельного народа, не говоря уже о его физическом сохранении, что может быть обеспечено с точки зрения абхазов только через утверждение собственной государственности. А любая форма подчинения будет делать Абхазию достаточно уязвимой.

Данная позиция противоречит грузинской идее создания национального государства в границах Грузинской ССР, т.е. на территории, включающей все бывшие автономные образования. Говоря о грузинском национальном проекте, политолог и философ Гия Нодия подчеркивает ориентированность Грузии на создание именно национального государства, оспаривая правомерность распространенного представления о Грузии как о малой империи (Гия Нодия. Конфликт в Абхазии: Национальные проекты и политические обстоятельства. Кн: Грузины и Абхазы. Путь к Примирению. 1998. Москва). Как отмечает Г. Нодия, модели национального государства и империи противоречат друг другу. С нашей точки зрения проблема заключается именно в том, что стремление к созданию национального государства не исключило того факта, что на этот путь Грузия встала будучи по форме малой империей, воспроизводившей в меньших масштабах советскую систему взаимоотношений между «центром» и «национальными окраинами». Но как империя после развала СССР Грузия все же не смогла состояться в том числе и потому, что  не была ориентирована на поиск объединяющих ценностей. Грузинские идеологи либо не смогли, либо не захотели предложить ничего более универсального, чем идею построения грузинского национального государства, в котором, например, предлагалось воспринимать этноним «грузин» не как этническое, а как общегражданское понятие (как, например, «американец», «швейцарец», «советский человек» и т.п.). Идеология, широко озвученная через СМИ, и политика властей тем не менее не оставляли сомнений в том, что именно узко–этнические интересы переносились в грузинский национальный проект. У малых народов перспектива оказаться в составе формирующегося национального государства вызвала еще большие опасения, поскольку тот путь развития, который был выбран Грузией, мог привести в лучшем случае к нивелировке идентичности недоминирующих народов, а в худшем – к их  подавлению или вытеснению. То, что эти опасения имели под собой реальную почву, подтвердили конфликты с Южной Осетией, Аджарией, Джавахетией и, в особенности, война 1992-1993 годов с Абхазией.

Безусловно, свои опасения имеются и у грузинской стороны. Реалии, сложившиеся после 1993 года, усилили обеспокоенность грузин относительно возможных последствий сецессии Абхазии. Грузия предполагает, что отделение Абхазии может послужить «дурным» примером для ее автономных образований и приграничных районов, заселенных этническими меньшинствами, и привести к дальнейшей дезинтеграции страны. Однако, вероятность возникновения центробежных сил в государстве тем выше, чем больше подавляются политические и экономические права меньшинств, возможности развития их культур. Конечно, определенную роль в этом процессе играет вмешательство третьих сил. Но мы не разделяем мнения о том, что этот фактор, как многие считают в Грузии, является решающим, хотя признаем, что он может стать катализатором уже существующих противоречий.

Перенос акцента на внешний фактор вообще характерен для современной грузинской политики. Это проявляется не только в  негативном восприятии роли России как решающего фактора в грузино-абхазском конфликте, но и в преувеличенных расчетах на иностранную помощь (в данном случае западную) в обеспечении стабильности грузинского государства. Ориентированность на внешние силы отвлекает внимание от необходимости решать насущные проблемы собственного внутреннего переустройства, что могло бы гарантировать спокойствие всех граждан вне зависимости от национальности, вероисповедания или языка. Неготовность принимать решительные действия в этом процессе делает Грузию еще более уязвимой с точки зрения дезинтеграционных тенденций.

Конечно же, помимо рациональных причин в нежелании мириться с де-факто независимостью Абхазии  имеются и эмоциональные мотивы. Например, в грузинском обществе возникают болезненные переживания в связи с осознанием поражения в войне и отделения Абхазии. У многих грузин, никогда не живших на территории Абхазии, факт ее независимости вызывает ощущение потери. Однако, политизированность данного вопроса настолько высока, что  сами беженцы, действительно оставившие в Абхазии собственные дома, готовы отказаться от возможности вернуться в независимую Абхазию, даже если будут обеспечены гарантии безопасности. Тот факт, что «абхазская проблема» широко эксплуатируется во внутриполитической борьбе в Грузии, не позволяет надеяться на то, что в ближайшем будущем будут даны трезвые оценки и предложены реалистичные решения.

Найти такие решения невозможно без понимания мотивов, на которых строится позиция противоположной стороны. Абхазы считают, что им необходимо собственное государство, поскольку любые формы вертикальных взаимоотношений означали бы не просто административно- территориальную иерархию, а подчинение одного народа другому. Такое устройство никогда не воспринимается подчиненной стороной как справедливое, а значит оно не может быть стабильным. Исторический же опыт взаимоотношений с грузинами как раз подтверждает опасения абхазов относительно того, что заложенный в подобной системе дисбаланс создает предпосылки для злоупотребления центральной властью. Понятно поэтому, что гарантию своего выживания абхазы видят только в установлении подлинной абхазской государственности. Со своей стороны, грузинская идея отражает стремление сохранить монолитное государство и соответственно исключить угрозу его территориальной целостности. В результате, основанные на противоположных принципах, эти идеи воспринимаются противными сторонами как отрицание собственных прав.

Большой отрыв между политическими устремлениями двух обществ объясняется еще и тем, что долгое время в условиях Советского Союза не возможно было вести открытые дискуссии о национальных идеях двух народов, что зачастую затрудняло понимание сути взаимных претензий и исключало возможность учета интересов противоположной стороны. Изолированность национальных движений не давала также возможности корректировать друг друга, что создавало далекую от реальности картину общественно-политического контекста. Причем в большей степени это относится к грузинской стороне, идеология которой формировалась в Тбилиси в условиях доминирующего грузинского национального единомыслия, тогда как в Абхазии полностью абстрагироваться от грузинского присутствия было практически невозможно. Все это питало почву для формирования жестких взаимоисключающих моделей национального развития.

Начало перестройки сняло запрет на тему грузино-абхазских реальных противоречий, и тогда напор хлынувших обвинений и претензий оказался шокирующим. Предпринимавшиеся в то время отдельные попытки вести конструктивный диалог не смогли противостоять по своей интенсивности националистически заряженным силам, которые в этом объективном противостоянии активно использовали образ врага, собственные опасения и негативные стереотипы. Естественно, что, характер этого противостояния отражал направленность национальных устремлений двух обществ: грузинский экспансионизм порождал жесткую защитную реакцию с абхазской стороны. В таких условиях возможность военного столкновения стала более вероятной. А с распадом СССР исчезли последние сдерживающие механизмы, и в августе 1992 года была осуществлена военная интервенция в Абхазию.

Жестокий характер войны, приведший к массовым нарушениям и насилию в отношении гражданского населения обеих сторон, крайне усугубил взаимную нетерпимость. Процесс отчуждения в восприятии большинства людей, по крайней мере, в Абхазии, зашел очень далеко. Кроме того, в результате войны два народа в течение ряда лет проживают раздельно, практически изолированно друг от друга, осмысливая опыт прошедшей войны и ее последствия с полярных позиций. Именно в таких негативных условиях начались и ведутся затяжные и малопродуктивные грузино-абхазские переговоры.

Эффективность дипломатических усилий в урегулировании грузино-абхазского конфликта достаточно низкая в силу ряда причин. Для того, чтобы стороны продвинулись в позитивном направлении, необходимо исследовать, как мы уже говорили выше, причины и истоки конфликта. Кроме того, крайне важно, чтобы была дана объективная оценка прошедшей войне, не искаженная субъективными установками. Переговорный процесс будет неизменно блокироваться, если не будет восстановлена реальная картина происшедшего, не будет сделано официальное признание вины за развязывание войны, не будет установлена доля ответственности за военные преступления и нарушения прав гражданского населения. Ясно, что этот процесс не простой и болезненный, требующий определенного гражданского мужества, как со стороны политических лидеров, так и со стороны общества.

Перескочить через этот этап в попытке определить характер будущих взаимоотношений – это все равно, что начать строительство нового дома с верхних этажей. Фактически переговорный процесс начался с того, что без тщательного анализа происшедших событий был «вынесен приговор» одной стороне, в результате чего вскоре Абхазия оказалась изолированной от нормальной жизни и внешнего мира политическими и экономическими санкциями. Тем самым были созданы неравноправные условия для участия сторон в переговорах. Фактически абхазы продолжают пребывать в условиях войны, которая ведется, на сей раз другими средствами – политическими и экономическими.

Характерно и то, что из всего спектра проблем, связанных с вооруженным конфликтом, в качестве точки отсчета вычленяется вопрос грузинских беженцев, в то время как для абхазов проблема беженцев является скорее итогом предыдущих драматических событий. Это свидетельствует о том, что как и в других вопросах, в постановке проблемы беженцев также проявилось разное видение ситуации. Грузинская сторона до недавнего времени настаивала на немедленном решении вопроса возвращения, в то время как абхазская считала и считает первостепенным поиск политической формулы стабильных взаимоотношений, которая смогла бы уменьшить вероятность возобновления конфликта и таким образом создать условия безопасности и для возвращающихся беженцев, и для принимающего населения, равно как и для решения других гуманитарных вопросов. В последнее время позиция Грузии по вопросу беженцев несколько видоизменилась, хотя политическая подоплека осталась той же. Сегодня, вопреки предыдущим требованиям о приоритетном решении вопроса беженцев, Грузия говорит о невозможности их возвращения до достижения политического урегулирования. Важно, однако, то, что под урегулированием ею по-прежнему понимается возвращение Абхазии под юрисдикцию Грузии.

К сожалению, отношение посредников к данной проблеме не отличается последовательностью. Вообще вопрос беженцев не ставился международным сообществом в отношении республик бывшего Советского Союза (Приднестровье, Чечня) так остро, как в Абхазии. Интересное сравнение сделали Оливье Пейэ и Эрик Ремакль, – анализируя роль ООН и ОБСЕ в Закавказье. Они, в частности, сопоставили не только разную степень и характер вмешательства, но и пафос этих организаций в определении отношения к грузино-абхазскому и, например, нагорно-карабахскому конфликтам. Сравнивая резолюции Совета Безопасности по обоим конфликтам, авторы отмечают явно более жесткие формулировки в отношении именно абхазской стороны (Olivier Paye, Eric Remacle. UN and CSCE Policies in Transcaucasia. Contested Borders in the Caucasus. Vubpress, 1996). К примеру, в связи с изменением демографической ситуации в Нагорном Карабахе Советом Безопасности всего лишь выражалась серьезная озабоченность, в то время как в отношении Абхазии высказывалось требование о возвращении беженцев без предварительных условий. В случае грузино-абхазского конфликта подчеркивалась недопустимость вообще увязывания процесса возвращения беженцев с политическим урегулированием. Фактически ставился заранее обреченный на невыполнимость вопрос о возвращении беженцев не только в районы компактного проживания грузин, но и на всю территорию Абхазии (включая районы, где до войны проживало смешанное население) еще до того, как будут разрешены противоречия, спровоцировавшие конфликт и послужившие причиной нынешнего положения беженцев.

То, что приоритетной проблемой в переговорном процессе фактически был выбран вопрос о возвращении беженцев, во многом объясняет отсутствие прогресса в переговорах. Постоянная и преждевременная апелляция к данной проблеме в реальности тормозит миротворческий процесс. Использование вопроса беженцев в качестве инструмента для восстановления фактически старых взаимоотношений со всеми неразрешенными проблемами, на деле вопреки расчетам не дает дивидендов грузинской стороне в переговорах, не говоря уже о самих беженцах.

Кстати говоря, даже на примере Гальского района Абхазии, где проживает более или менее однородное мегрельское население, видно, как тяжело в условиях неразрешенного конфликта протекает процесс возвращения. Население района стало заложником продолжающегося противостояния, в котором ценность человеческой жизни оттесняется на второй план политическими амбициями. Фактически Гальский район превращен в полигон, где в локальном масштабе воспроизводятся грузино-абхазские противоречия.

И вопрос беженцев, и многократные предложения по автономии с расширенными правами, и объявление бывшим грузинским парламентом фантомного «правительства в изгнании» в качестве единственного легитимного органа власти Абхазии – все эти шаги все дальше уводили переговорный процесс от конструктивного русла. Подобные попытки влиять на переговоры отражают игнорирование того факта, что в результате войны произошли радикальные изменения в отношениях двух народов, требующие нового подхода. Возвращение же к прежним схемам не позволит сторонам вырваться из старого порочного круга.

Дополнительные сложности возникают в связи с ролью посредников в урегулировании. Чрезмерной становится ориентированность медиаторских усилий России и Запада на обеспечение скорее собственных интересов, нежели на помощь сторонам в поиске новых моделей. К сожалению, зачастую интересы посредников оказываются настолько доминирующими, что затмевают интересы самих конфликтующих сторон, отдаляя перспективу урегулирования тем, что переносят локальный конфликт исключительно в плоскость борьбы за сферы влияния. В этом соревновании те или иные принципы международного права по-разному используются в зависимости от геополитических целей заинтересованных держав. Неудивительно поэтому, что для посредников нерелевантен, например, вопрос об объективном анализе войны, ее причин и последствий. В эту стратегию вписывается и то, что посредники осуществляют санкции в отношении одной из сторон в переговорах. Наконец, в эту логику укладывается то, что посредников может устраивать и удержание процесса урегулирования в законсервированном состоянии.

Показательна в этом смысле позиция российской стороны, выраженная председателем одной из комиссий Российской Государственной Думы предыдущего созыва Владимиром Лукиным в телевизионном интервью. В. Лукин откровенно заявил, что Россия имеет стратегические интересы и в Грузии и в Абхазии, поэтому признать независимость Абхазии означало бы для нее потерять Грузию и одновременно создать прецедент для своих собственных субъектов федерации, в первую очередь для Чечни. Однако Россия, по его словам, готова признать суверенитет Абхазии в рамках Грузии, поскольку ей важно иметь рычаги влияния на обе республики. Из слов В. Лукина можно заключить, что переход инициативы исключительно в руки Грузии, а значит Запада, не в интересах России, поэтому ее на данном этапе устраивает статус-кво.

С другой стороны, Запад, отпраздновав победу в холодной войне, становится все менее разборчивым в попытках ограничить влияние России в Восточной Европе и на территории бывшего СССР, что, в частности, проявилось и в процессе урегулирования грузино-абхазского конфликта. Только наивного наблюдателя, следящего за международной политикой западных государств могла бы сбить с толку быстрая и частая смена ориентиров в защите «демократических ценностей». За кажущейся непоследовательностью тех, кто придерживается двойных стандартов, стоит вполне определенная логика конъюнктурных интересов. Эти интересы объясняют, например, необходимость в свое время введения эмбарго на предоставление гуманитарной помощи Азербайджану в связи с Карабахским конфликтом – в другом случае – установление санкций против Абхазии; моральную поддержку Чечни в борьбе за независимость и осуждение национально-освободительной борьбы Абхазии; проведение НАТОвской кампании против Сербии фактически в защиту Косовских сепаратистов и оказание поддержки Грузии, воюющей против Абхазских сепаратистов. В миротворческих усилиях международных посредников основным мотивом так и не стало собственно разрешение локальных противоречий. В основном эти ситуации используются для выигрышного хода в более крупной игре.

Ставка России на удержание грузино-абхазского конфликта на данном этапе в сбалансированном состоянии консервирует конфликт, в то время как поддержка Западом одной стороны его усугубляет. Ни та, ни другая стратегия не направлена на разрешение собственно конфликта. Затишье, обеспеченное не снятием противоречий, а присутствием миротворческих сил СНГ в одном случае, или осуществлением возможной международной операции в другом, не может быть бесконечным, как не может быть бессрочным и присутствие сил по поддержанию или принуждению к миру. Загнанные внутрь противоречия приведут к новой эскалации конфликта, как только стороны обретут свободу действий.

Рамки, заданные переговорному процессу подобным геополитическим контекстом, диктуют соответственно и поведение сторон. Изначальная поддержка территориальной целостности Грузии задает масштаб тех изменений, на которые она готова пойти. Причем, эти изменения никак не затрагивают характера взаимоотношений с Абхазией. Для Грузии речь по- прежнему идет лишь о той или иной степени подчиненности, которая в силу указанных выше причин в принципе не может удовлетворить абхазскую сторону. В отсутствие внешнего, достаточно значимого воздействия на Грузию и при внутренней неготовности признать равенство прав, у Грузии не возникает стимула к позитивной трансформации конфликта. Более того, это позволяет ей достаточно свободно выбирать средства для достижения своих целей, среди которых и террористическая деятельность военизированных группировок в приграничных районах, и постоянная апелляция к возможности силового решения проблемы, и требования изоляции Абхазии, а в свете Косовских событий и требование более активно задействовать в урегулировании международные силы, в первую очередь НАТО.

Между тем, в Абхазии все больше подрывается вера в демократические институты. Из всех плодов демократии Абхазии пока что достались военная агрессия, экономический коллапс, международная изоляция, угроза возобновления военных действий. В таких условиях в обществе все больше укореняется менталитет осажденной крепости: весь мир против нас; чтобы выстоять, общество должно быть монолитным. Вполне реальные опасения за судьбу народа и государства, порожденные объективной ситуацией, отодвигают на второй план идеи развития гражданского общества, поддержку прав и свобод, как неотъемлемую часть процесса демократизации, не говоря уже об экономических реформах, которые фактически должны проводиться в условиях блокады. Общество больше не верит на слово тем, кто провозглашает идеи равенства и справедливости, соизмеряя демократические ценности с реальной политикой демократических государств. Неудивительно поэтому, что у абхазского народа наступление демократии вызвало эффект обманутого ожидания. Остаются тщетными его надежды на то, что новый порядок, гарантом которого должен был стать демократический мир и международные институты, поставившие во главу угла права человека, будет основан на принципе справедливости, а значит уважении в том числе и коллективных прав. 

Осознание того, что международные посредники готовы узаконить лишь те решения, которые так или иначе возвращают две республики к прошлым взаимоотношениям, избавляло Грузию от необходимости обсуждать модели государственно-правовых взаимоотношений, построенных на принципиально новой основе. С другой стороны, это заставляло Абхазию занять более настороженную позицию в вопросе урегулирования конфликта. Понятно, что подобные обстоятельства не способствовали продвижению в поисках нового видения будущего и ограничивали политическую изобретательность сторон, без которой невозможно было найти нетривиальное решение.

Панические настроения в отношении независимости Абхазии лишают грузинскую сторону способности трезво проанализировать собственные долгосрочные интересы. В свое время Чехия сумела отказаться от политических стереотипов и, проявив уважение к правам своих сограждан, согласилась на отделение Словакии, избежав тем самым реальной угрозы разрастания конфликта. Был шанс отказаться от стереотипов и у Грузии, и у Абхазии. На деле же грузинская сторона не желала обсуждать даже конфедеративные отношения, предполагая, что Абхазия немедленно воспользуется правом выхода из конфедерации, по всей вероятности, считая равноправие источником сепаратизма, тогда как в реальности сепаратизм возникает там, где равноправия нет.   

Таким образом, у обеих сторон имеются свои собственные опасения, связанные с той или иной формой взаимоотношений. Как отмечает в одной из своих статей Мартен Тео Янс (Мартен Тео Янс. Теория и Опыт Регулирования: Их Применимость к Грузино-Абхазскому Конфликту. Кн.: Грузины и Абхазы. Путь к Примирению. 1998. Москва), федеральная автономия для абхазов означала бы возвращение к статусу автономии, политически контролируемой грузинским населением, в которой права этнических абхазов зависели бы от благорасположения грузинской политической элиты. По мнению этого же автора, требования абхазов о независимости также пренебрегают основными целями грузин, поскольку не включают гарантии защиты для массы возвращающихся грузинских беженцев. Интересно, что вывод, к которому приходит автор, обращает нас исключительно к необходимости поиска взаимоприемлемых решений именно в рамках грузинских институциональных предложений. Акцент делается на поиске гарантий для этнических абхазов в рамках территориальной целостности Грузии без попыток проанализировать возможность предоставления таких же гарантий этническим грузинам в независимой Абхазии.

Бесперспективны, на наш взгляд, модели, не отражающие реалий, сложившихся в результате прошедших событий. В странах, переживающих конфликт, но не переживших войну, совершенствование старой системы взаимоотношений может принести какие-то результаты на определенный период, тогда как в поствоенных обществах необходимо разрабатывать принципиально иные подходы. Если в целом шансы на то, что воевавшие в недавнем прошлом стороны могут прийти к решениям, удовлетворяющим их исходные позиции, невелики, то, по крайней мере, есть вероятность того, что могут быть найдены формулы, учитывающие реальные опасения и недоверие сторон друг к другу. В этом смысле очевидно, что недостаточно были исследованы предложения о горизонтальных, равноправных взаимоотношениях, в которых, по нашему мнению, есть возможность для учета жизненноважных нужд обеих сторон, а не просто удовлетворения их политических амбиций.

К сожалению последние шесть лет оказались временем упущенных возможностей в урегулировании конфликта. То, что со времени подписания Совместного Заявления от 4 апреля 1994 года позиция Грузии в отношении возможных политических взаимоотношений с Абхазией только ужесточалась, подтолкнуло последнюю к принятию Акта о независимости в октябре 1999 года. Данный документ лишь формально закрепил то, что в сознании абхазского общества со времен окончания войны считалось свершившимся фактом, отвечающим его справедливым требованиям. Если послевоенные реалии будут приняты и грузинской стороной в качестве отправной точки в переговорном  процессе, есть надежда на то, что до окончательного политического урегулирования будет найдена некая форма сосуществования, которая позволит накопить опыт новых взаимоотношений, способствующий установлению доверия. По объективным причинам сегодня такое доверие отсутствует, поэтому не дают результатов переговоры, предлагающие формулы, принять которые можно только при наличии определенного уровня доверия. Хотя поиск взаимоприемлемой формулы – не простой и длительный процесс, он, тем не менее, должен когда-то начаться.

Сухум, 1999г.

Дата последнего обновления:  29.12.2001 18:20

напишите нам